Тётка Марья

К 75-летию Великой Победы

Из фронтового блокнота

Было это в последний декабрьский день сорок второго года, ознаменованного окружением и началом разгрома немецких войск под Сталинградом. Наша 252-я стрелковая дивизия, после тяжёлых оборонительных боёв в районе Грачёвой балки вошедшая в 21-ю армию и освободившая к этому времени добрый десяток населённых пунктов, в том числе и хутор Ветлячий, только что завершила ожесточённые бои в районе местечка Пять Курганов. Во всех подразделениях, в том числе и в моей роте связи, состоялись торжественные построения и была зачитана телефонограмма о вынесении всем нам благодарности от Военного совета 21-й армии.

Дивизия после успешных боёв была на несколько дней выведена во второй эшелон. В этот последний день уходящего года я, как и многие мои однополчане, впервые за время наступательных боёв помылся в наскоро сооружённой баньке, сменил бельё. Так же впервые со своим отделением, давшим связь на наблюдательный пункт командира дивизии полковника Георгия Ивановича Анисимова, расположился в землянке. Я и мои побратимы — Георгий Пушкин и Юра Бутыркин — испытывали блаженство от того тепла в продуваемой ветрами сталинградской степи, которое исходило от пылающей печурки, предвкушая возможность отметить Новый год в более-менее нормальных условиях.

А между тем наступил вечер. Георгий Пушкин ушёл к кухне за ужином на троих. Я подбрасывал в печурку собранные в соседней балке щепки от ящика из-под артиллерийских снарядов. Бутыркин прилёг и, видимо, заснул. В это время в нашу землянку заглянул старшина роты Павел Васильевич Живодёров.

— Привет, сержант, — пробасил мой енисейский земляк, по возрасту годившийся нам всем в отцы. — Командир роты капитан Макаров приказал передать тебе вот эту «штуковину». — И он протянул мне какой-то свёрток. Я взял свёрток, приоткрыл дверцу печурки и при свете горящих щепок прочитал надпись на холщёвой ткани: «В город Сталинград, солдату». Так это же посылка из нашего далёкого тыла! Возможно, из родной Сибири! Такую посылку в нашей роте получал солдат Агеев из второго взвода.

В это время в землянку спустился с котелками Пушкин. Проснулся и Бутыркин. И мы начали распаковывать принесённую старшиной «штуковину». Первым делом обнаружили письмо. «Дорогой сынок, — читал я неровные строчки, выведенные, скорее всего, старческой рукой, — посылаю тебе шерстяные варежки, носки и тёплое бельё моего покойного мужа. Желаю тебе возвернуться домой живым и невредимым». Подписано письмо было просто: «Тётка Марья». Обратного адреса мы так и не обнаружили. А вот в середине посылки из варежки торчала головка металлической самодельной фляжки, в которой что-то булькнуло.

Мы, как могли, поделили между собой тёплые вещички от добрейшей тётки Марьи, почему-то не сообщившей своего адреса. Возможно, та добрая душа не хотела обременять солдата ответом на высланную ею на фронт посылочку. А вот ощущение тепла от доставшихся мне варежек я буду хранить до последних своих деньков. Самодельная же фляжка с русской водкой стала украшением нашего новогоднего «стола» в землянке. Новый год мы решили встретить, как положено, в двадцать четыре часа. Мы знали, что офицеры роты именно в это время произведут новогодний салют из своих пистолетов. С первыми выстрелами подняли мы кружки и поздравили друг друга с наступлением Нового, тысяча девятьсот сорок третьего года.

Вскоре мои дорогие друзья заснули. Мне же не спалось.

Мне не спалось ещё и потому, что я, получивший посылку от незнакомой мне тётки Марьи, не сообщившей в краткой записке своего адреса, чувствовал себя обязанным как-то отблагодарить эту добрую душу за доставленное мне и моим побратимам тепло. Но как? Эти и другие думы буквально терзали меня.

Я не мог оставаться должником, хотя и знал, что не я один получаю подобные посылки из нашего глубокого тыла, где советские люди порой сутками не выходят из цехов завода, чтобы обеспечить нас всем необходимым. Наконец, знал я и то, что труженики тыла свои «кровные», заработанные трудом денежки переводили в Фонд Обороны и просили на них выпустить самолёт или танк и затем вручали эти грозные машины лётчикам-Героям или Героям-танкистам. Во всём этом видел я нерушимую связь фронта и тыла, связь воинов и тружеников, делающих всё для нашей общей Победы. И всё же, всё же, всё же…

Меня в сталинградской степи и позднее, когда нашу дивизию, отдохнувшую после сталинградских боёв, перебросили в район, где уже летом разгорится Курская битва, не оставляла мысль, что я вечный должник этой, повторюсь, добрейшей души тётки Марьи, что мне следует как-то отблагодарить её за заботу о солдате, за бескорыстную доброту.

И только сравнительно недавно, работая над новой книжкой стихов, я как бы выполнил этот свой долг, написав поэму «Тётка Марья». Эпиграфом к ней взял слова из известной песни: «Иванами да Марьями гордилась ты всегда». Привожу свой текст.

1

Сорок третий.

Сталинград.

Февраль.

День и ночь в степи метёт пурга.

Русского штыка и танка сталь

Подавила хищного врага.

Ти-ши-на...

Колонна пленных вдаль

Растянулась, может, на версту...

О, февраль!

Короткий наш февраль,

Обозначивший

Побед черту!

Не поёт над головой свинец.

Дружно отсыпаются полки.

Сталинградских битв настал конец,

Тишина у матушки-реки.

Фронт ушёл далёко-далеко,

И в немой оглохшей тишине

Дышится привольно и легко,

Словно бы идёт конец войне;

Словно бы свалилась с плеч гора,

Словно завершилась та война...

Ни

«Вперёд за Родину!

Ура-а!»

Тишина...

Какая тишина!

2

И в такой вселенской тишине

Старшина принёс посылку мне:

— Получай, солдат, и будь здоров!

И...

Навек забудь про докторов...

Старшина у нас шутник большой.

Улыбнулся.

Руку протянул.

Как по званию ему меньшой,

Я тотчас, конечно, козырнул:

— Очень рад посылке, очень рад!

На холсте читаю:

«Сталинград,

Храброму солдату», —

На холсте

Значатся такие вот слова.

(Надпись та простая —

буквы те

и поныне в памяти —

жива!)

Развернул посылку —

Письмецо.

Кровь стрельнула на моё лицо.

Вчитываюсь я:

«Сыночек мой,

Посылаю варежки, носки,

Тёплое белье, сынок, носи,

Возвернись живым к себе домой».

Подпись:

«Тётка Марья»

В уголке.

Дрогнуло послание в руке.

Я кручу письмо и так и сяк,

И повдоль смотрю, и накосяк.

Ни села,

Ни улицы в нём нет,

Дома нет,

Куда б послать ответ.

Просто:

«Тётка Марья».

3

Кто ж она?

Может быть, солдатская жена,

Может быть, и муж её, и я

Защищали волжские края;

Может быть, сыночек на войне?..

Только почему посылка мне?

Значит... Значит, думаю,

Она

Вовсе никакая не жена,

А вдова,

Каких у нас полно...

И в глазах моих темным-темно.

Ну а может,

Сын погиб в бою

За Отчизну милую свою,

И она,

Судьбу свою кляня,

Сыном нарекает вот меня.

Кто же ты, родной мой человек? —

Буду помнить я тебя свой век.

...Тёплые вещички разделили,

Фляжку из посылочки распили

За здоровье тётки.

Ну а я

На восток смотрю, в её края...

4

Здесь у нас, на Волге, —

тишина.

Далеко на западе —

война.

Там, у Курска,

В эти дни и ночи

Залпами война ещё грохочет.

Отдохнувшим нашим батальонам

Подана команда:

«По вагонам!»

Значит...

Значит, едем мы туда,

Где ещё военная страда.

И в пути-дороге, и в боях

Тётку Марью вспоминаю я.

5

«Тётка Марья!» — я шепчу в траншее.

Автомат мой, как всегда, на шее.

«Тётка Марья! — Я во сне кричу. —

Адрес твой, — кричу, —

Узнать хочу!»

«Тётка Марья!» — я твержу во поле. Ты ж молчишь... —

Доколе?

О доколе?!

Мне бы знать твой адрес,

Твой посёлок...»

У виска проносится осколок

От снаряда...

Только снова я

На восток смотрю,

В её края.

6

Многое в боях с врагом изведав,

Возвратившись, наконец, с победой

В дальние и близкие края,

И поныне вспоминаю я

Тётку Марью.

Там,

Под Сталинградом,

Весточка её была наградой

Для меня,

Бойца,

В годину ту —

На своём,

На боевом посту.

7

...Пули и осколки завывают,

Снятся Сталинградские бои...

Мне и нынче руки согревают,

Тётка Марья, варежки твои.

* * *

А завтра? Завтра снова бой. Завтра мы покинем место краткого отдыха и вернёмся на передний край. И вновь у меня за плечами катушка гибкого заизолированного провода. Ремень телефона — на правом плече. И марш-марш по открытому полю на наблюдательный пункт, за ночь обустроенный сапёрами. Где во весь рост, а где и ползком…

Подключил телефон к проводу — и склоняй себе свои позывные и позывные коммутатора: «Берёза, берёза! Я — сосна. Как слышите? Приём».

Порвётся ли провод от разорвавшегося рядом снаряда или ещё почему-то, телефон в руки — и вновь ползком, чтобы не демаскировать наблюдательный пункт, а где и бегом — вперёд, вперёд. Скрутил концы провода, подключил телефон. Связь работает в оба конца — значит, можно возвращаться в свою траншею или окоп.

Ну а если противник обнаружит место расположения наблюдательного пункта… Бывало тогда и очень «жарко». Тут уж вся надежда на матушку-землю, укрывающую тебя от осколков.

А впереди нас ждёт победа в наступательной части Сталинградской битвы!