«Теперь мы пришли с ответом»

В выпуске «Правды» от 27 апреля 1945 года военкоры сообщают подробности боёв на окраинах Берлина.

Автор: Александр Офицеров, член редакционной коллегии газеты «Правда».

27 апреля 1945 года, пятница, № 100 (9871).

Главную новость по традиции, заведённой в газете в эти весенние дни, «Правда» печатает вверху первой полосы самым крупным шрифтом: «Советские войска одержали новые блестящие победы. Войска 2-го Белорусского фронта овладели главным городом Померании и крупным морским портом — Штеттин. Войска 2-го Украинского фронта овладели крупным промышленным центром Чехословакии городом Брно».

Здесь же – Приказы Верховного Главнокомандующего о представлении наиболее отличившихся в боях воинских соединений и частей этих фронтов к награждению орденами; Указы Президиума Верховного Совета СССР О награждении Маршалов Советского Союза Р.Я. Малиновского и Ф.И. Толбухина орденами «Победа».

В связи с обилием новостей объём газеты снова увеличен до шести полос вместо обычных четырёх.

В оперативной сводке Совинформбюро за 26 апреля, вместе с перечнями занятых городов и уничтоженной вражеской техники, сообщение о том, что войска 1-го Белорусского фронта продолжали вести упорные уличные бои в Берлине и овладели городскими районами Гартенштадт, Сименсштадт и в восточной части города заняли Герлицкий вокзал.

Другие страницы номера заняты подробным освещением продолжающейся в Москве XI сессии Верховного Совета СССР 1-го созыва, на которой рассматривался Государственный бюджет СССР на 1945 год.

Международная полоса сообщает об участии наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова в состоявшейся в Сан-Франциско пресс-конференции, где речь шла о решении польского вопроса. Здесь же опубликовано выступление президента США Г. Трумэна, обратившегося к делегатам проходящей в этом городе конференции Объединённых наций из Вашингтона по радио.

Нашлось в номере место и для поэтической сатиры. Как сообщали военкоры «Правды» в прошлом номере газеты, на одном из берлинских домов масляной краской был выведен фашистский лозунг: «1918 год не повторится». Поверх него мелом было написано: «Я в Берлине. Сидоров». Эти слова нашего бойца тут же вдохновили поэта Самуила Маршака:

«Год восемнадцатый не повторится ныне!»

Кричат со стен слова фашистских лидеров.

А сверху надпись мелом: – Я В БЕРЛИНЕ!

И подпись выразительная: – СИДОРОВ.

О продолжении штурма немецкой столицы читателям «Правды» рассказывают её военкоры.

Уличные бои в Берлине

(От военных корреспопдонтов «Правды»)

Это была ночь с 20 на 21 апреля. Войска, совершившие в пять дней длинный, почти 100-километровый поход с непрерывными боями, готовились к последнему рывку — в самый Берлин. Надо видеть эти последние 100 километров перед Берлином! Здесь изрыта вся почва. Безобразно серый слой земли начинается сразу за Одером. Сплошные ямы, кротовые ходы, воронки, зияющие дыры и щели. Отсюда, с насквозь просматриваемых и простреливаемых плацдармов, с сырой и гиблой низины, и ринулись наши войска, проломали четыре тяжелейших пояса немецкой обороны и подошли к столице «Третьей империи».

С особым порывом шли части, тренированные в калининских и прибалтийских лесных боях, части, воспитавшие в себе навыки ночного боя. Эти навыки сослужили в битве за Берлин неоценимую службу.

Немцы, скованные могучим натиском наших войск, пытались по ночам приводить свои части в порядок, подвозить резервы, перегруппировывать дивизии и так называемые «боевые группы» — остатки битых дивизий и полков; пытались по ночам кормить свои измотанные части и давать им хотя бы недолгий сон. Вот тут-то и вступали в дело наши закалённые полки, для которых боевые действия в лесу и ночью привычны... «Днём его, дьявола, выкуриваешь — километра на три, четыре... Траншей нарыли немцы — сами видите, сколько, — ну, и упираются. А ночью мы двигаем и все семь, а то и десять километров. Ходоки у нас проворные, — ориентируются, хоть глаза завяжи, и огонь такой ведут, что немец не выдерживает. Тьмы боится, и огня, и обхода…» Достаточно сказать, что в канун решающего удара части, о которых речь, сделали умелый бросок километров на двадцать. Бойцы буквально наступали немцам на пятки. Если встречались упорные очаги сопротивления, их обходили, обтекали и гнали немцев неустанно, идя тропами, лесными дорогами, просеками... Так русский боевой опыт лесных боёв и поломал немецкую оборону в Бранденбургских лесах.

Было ещё темно, когда на шоссе стали вытягиваться тяжёлые машины с просмолёнными челноками. Не сразу можно было разобрать, что за предметы на машинах… Бойцы строили догадки. Потом сомнения были разрешены простым сообщением: «Это лодки поданы, чтобы форсировать реку Шпрее, в Берлине, когда вы, товарищи, ворвётесь в город»…

Тьма, приглушённый говор, полусекундное мерцание фонариков, кое-где лязг оружия… И тяжёлый шаг советской пехоты. Ночь была сырая, дождливая. В дивизиях и полках главной была мысль: не только ворваться в Берлин, но ворваться первыми. В батареях ясное решение — не отстать от пехоты ни на шаг... В одном из ленинградских артполков бойцам напоминают: «Действовать, как при штурме немецкой границы — и ещё решительнее!» А при штурме этот полк в нужную минуту на полном ходу повёл свои могучие гаубицы впереди пехоты, развернулся и расхлестал немцев прямой наводкой... На лицах людей — абсолютная решимость. И — волнующий, жгучий вопрос: кто ворвётся в Берлин первым, кто первым откроет огонь по Берлину?..

На шоссе — столбы и жёлтые дорожные немецкие указатели, освещаемые короткими вспышками фонариков. Город во тьме, вот тут близко, на фоне пожаров уже видна гряда тяжёлых архитектурных силуэтов... Это ты, Берлин!

Пехота идёт по мостам и виадукам... Ага, кольцевая Берлинская автострада. Граница «Большого Берлина»... Тягачи батарей делают новый рывок — и первые русские батареи втягиваются в город... Пригород Аренсфельде... Каждые 20 секунд ложится немецкий залп. Артиллеристы, как на ученьи, — молча, с глазами, вперенными вдаль, едут вперёд. Руки сжимают скобы сидений. Часть развёртывается вправо и влево от шоссе. Лопаты врезаются в берлинскую землю, — тут рыжий песок с галькой.

Пехота идёт по полям и садам пригорода...

В рассветной мгле звучит необычайно ясно и вибрирующе-трепетно голос офицера: «По столице фашистской Германии — батарею зарядить!» Лязг замков... Командир батареи старший лейтенант Царуковский стоит неподвижно, устремив глаза на город... Вот ты, долгожданный час, вот ты, день, которого ждал весь советский народ!.. «Батарея, огонь!..» Сернисто-жёлтые огромные вспышки; орудия тяжело откатываются... 6 часов утра 21 апреля 1945 года.

Вторая батарея открывает огонь. Нам оказывают честь, и мы стреляем по Берлину — по огневым позициям противника в восточной части города. Пехота идёт на Мальхов… Правее могуче-стремительным клином, опережая всех, врезается в Берлин гвардейская дивизия. Она идёт на Панков.

На стенах мы читаем нервно-аляповатые, белой краской наляпанные лозунги гитлеровцев: «Соблюдать спокойствие! Берлин не будет сдан». — Нет, спокойствия в городе не будет. Берлин будет взят!..

При свете утра видишь в сырой пелене панораму города, чёрные колоссальные столбы дыма, ряды по-солдатски вытянутых в шеренгу огромных заводских труб, столбы электропередач... В домах свет, действует телефон. Но, когда мы спрашиваем у обывателей газету, нам отвечают, что уже четырнадцать дней, как нет газет. На стенах последняя афиша, помеченная 20-м апреля. Это последняя мобилизация из всех объявленных Гитлером. Призываются все солдаты-отпускники и все отпускники с заводов. Вот один из таких: без фуражки, в цветном кашне, лохматый... «Там был такой беспорядок, всё смешалось, — офицеры перепугались»... «Фокке-Вульфы» пикируют на наши передовые подразделения и позиции батарей. Зенитчики сшибают в минуту—две четырёх немцев, — и налёт исчерпан. Нахлёстывая коней, в город мчатся первые обозники, усатые дядьки… Они подают боезапас. И по берлинскому асфальту бешено стучат копыта русских коней и сыплются яркие искры.

— Эй, милые!

Штурмующие части вгрызаются в город. Около батареи, — она укомплектована сплошь ленинградской молодёжью, — рвутся немецкие снаряды; звенят щиты, валятся ветви, резко ударяются в землю осколки. На батарею идёт пехотный офицер: «Товарищи артиллеристы, вот из того двухэтажного дома работают два немецких пулемёта, губят наших». И расчёты под свист и вой осколков становятся к орудиям. Старший лейтенант Патрикеев командует: «По пулемётам наводить!» И пехотный офицер говорит: «Если вы, братцы, уничтожите эти расчёты пулемётные, которые, видно, слишком любят фашизм, я лично буду ходатайствовать, чтоб вас представили к высшей награде… Вы только поймите — они мешают в Берлин войти!» И это было сказано так чисто и просто, что не понять, не ответить было нельзя. И Патрикеев ответил: «Не для того мы пришли от Ленинграда до Берлина, чтобы сплошать»… И сам пошёл в пехоту, чтобы в упор определить, где, в каких окнах эти два пулемёта. Идёт и говорит: «В дом попаду сразу, но мне надо попасть в пулемёты»… Тогда вскакивают два бойца: «Сейчас покажем», — идут вперёд и вызывают на себя огонь пулемётов. Патрикеев говорит: «Теперь вижу». Подал команду. Первый разрыв лёг влево 25 и перелёт, — ясно, что артиллеристы боялись за свою пехоту и прицел взяли чуть больше. Второй дал недолёт, третий лёг в дом. Потом дали налёт 16 снарядами, из них три легло как раз в пулемёты.

Таким-то вот родом и был взят один квартал Берлина.

По улице, по проулкам, вдоль заборов, пригибаясь, идут навстречу бегущие из берлинской каторги советские граждане. Проходит старушка: «Родненькие, как тут на Орёл пройтить-то?» Бабушку с улыбкой провожают к ближайшей идущей в тыл машине.

Сплошные массивные дома и местами руины — следы англо-американских бомбардировок 1943—1944 годов. Неубранные, слипшиеся кучи щебня, кирпича... Берлин грязен...

Бой принимает специфический характер: немцы сидят на чердаках, в подвалах, в сараях, на задних дворах и стремятся, пропустив наши штурмовые группы, бить их в затылок. Некоторые немецкие группы перебегают по подземным ходам или по подвалам, которые тянутся в иных местах на длину всего квартала.

Бойцы, имеющие опыт Ленинграда и Сталинграда, опыт штурма Познани и других городов, быстро раскусывают эту тактику… Артиллерия, танки и самоходки бьют прямой наводкой по чердакам, — и немецкие снайперы летят к чертям вместе с раскрошенной черепицей, а в подвалы, откуда стреляют, наши аккуратно бросают ручные гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Это сразу успокаивает любителей засад.

Вот выскакивают какие-то типы: в пиджаках, но в серо-зелёных штанах и кованых ботинках. «Солдат?» — «Нет». Морды нагло-пьяные, из ртов несёт кислым спиртным перегаром. Это мальчишки из дивизии «Гитлерюгенд»; один икает и плачет. Стреляли по нашим частям в затылок. Потом, попавшись, стали переодеваться и удирать. Из другого подвала вылезают полицейские в прекрасных голубых шинелях. Они козыряют, они спешно сообщают фамилии всего полицейского начальства.

Высоко проходят наши бомбардировщики. Они обрабатывают западные районы — казармы, аэродромы и прочее. Постукивают очереди из автоматов. У булочной стоит немецкая очередь за хлебом, — домохозяйки и старички жмутся к стенке, кланяются. Наши бойцы, испытующе глядя, тут же на бульваре роют окопы. Стоят белые трамваи, на которых кто-то не успел уехать в центр. Опять надпись: «Спокойствие! Берлин не будет сдан!» Два хозяйчика-сапожника спрашивают, выглядывая из дверей, что им делать.

На улицу падает залп: четыре тяжёлых немецких снаряда. Летят витрины, золотые буквы названий фирм, падают зелёные ветки вековых лип. Группа немецких ребятишек тащит из магазина игрушки, — коробки оловянных солдатиков. Проносятся машины, водитель, притормозив, спрашивает: «Куда тут к рейхстагу?» — «Не взят пока»… — «Так заберём!» — и нажимает педаль. С окон свисают белые флаги, но из этих же домов опять стреляют. Танк, урча, всаживает в эти дома несколько снарядов.

Берём резко к северу, чтобы выйти на соседние участки — к району Панков. Часть пути делаем по кольцевой автостраде. Здесь уже стоят регулировщицы. Флажки направляют потоки машин, вливающихся с радиально расходящихся шоссе. Движение так густо и так непринуждённо, будто все эти водители ездили тут, по крайней мере, полжизни. Местами танки проложили свои собственные варианты поворотов и объездов. Берём по танковому следу круто влево и устремляемся в северные районы города.

Высится прямоугольная башня Панков. Над ней реет алое знамя. Башня вся изрешечена снарядами — немцы бьют упорно и методически, чтобы сбить это знамя, но им не удаётся это сделать. Горят огромные артиллерийские склады, подожжённые противником. Железнодорожный путь здесь изуродован совершенно: немцы подорвали каждый стык рельсов, а шпалы взломали тяжёлым резаком, который буксировался паровозом. Путь тут нужно настилать заново, рельс за рельсом. Огромное здание, — судя по колоссальному красному кресту, — госпиталь. Подъезжаем ближе: в концах этого красного креста... аккуратно сделанные бойницы дотов, — четыре дота. Огромное садоводство — гряды клумб, тюльпаны всех оттенков, длинные ряды кустов: смородинник, малинник… Под кустами огневые точки, развороченные нашей артиллерией. Садоводство, как и госпиталь, было рассчитано на создание огневой ловушки.

Выходы из метро — оттуда тянет кисло-гнилым запахом. Выходы наблюдаются. Открытая пивная, персонал которой, напряжённо улыбаясь, наливает пиво. Каким-то стандартным движением, напоказ, пробует его: «не отравлено» — и предлагает нашей проходящей пехоте. Стоят брошенные немецкие автомашины.

В одном из домов — командный пункт части. Передний край в тридцати метрах: дом напротив, там сидят немцы. Вблизи наши зажали батальон фольксштурма; немцы сгрудились во дворе, выходы заперты. Являются два парламентёра, им вручают ультиматум. Немцы его читают и перечитывают, кивают головами и деревянным шагом уходят к своим. Проходит назначенный срок, и немцы отвечают, что предлагают сдаться нашим. Командир, усталый от бессонницы, осипший от многодневных телефонных и радиопереговоров и команд, отпускает несколько слов. Артиллерия обрушивает шквал. «Если враг не сдаётся — его уничтожают».

Какой-то господин пробует доказать, что нельзя обстреливать дома, в частности его собственный дом. Кладём перед господином германский журнал «Ди Вермахт» («Вооружённые силы») номер 18-й от 27 августа 1941 года. — «Ваш журнал?» Господин перелистывает журнал, смотрит дату, штамп официального издания, адрес издания: «Берлин, Шарлоттенбург, 2, Уландштрассе, 7–8». Тогда мы показываем господину снимки на 6-й и 7-й страницах, разворот на две полосы: «Бомбы над Москвой»… Снимки ночных пожаров… Подпись: «Снимок показывает, насколько уничтожающа сила немецкой авиации»… Мы говорим, возможно сжатее, и о том, что было в других наших городах — в Ленинграде, в Сталинграде, в Севастополе и пр. Мы добавляем: «Теперь мы пришли с ответом»…

Штурмовые группы вгрызаются в город всё глубже... Тебе не будет ни часа спокойствия, Берлин. Мы говорили 22 июня 1941 года о том, что русские бывали в Берлине дважды: в 1760 и 1813-м, — и о том, что мы придём и в третий раз. И мы пришли.

Вс. ВИШНЕВСКИЙ, И. ЗОЛИН.

Берлин, 26 апреля. (По телеграфу).