Зачем Вертинский вернулся
Показанный на «Первом» телефильм А. Смирновой «Вертинский» вызвал в социальных сетях и в прессе разноречивые оценки. Это закономерно. В кино, как в футболе, разбираются все, а на вкус и цвет товарищей нет.
Оставим на совести создателей фильма те художественные (и не очень) приёмы, с помощью которых они пытались заинтересовать сегодняшнюю теплохладную публику историей душевных и прочих метаний знаменитого в своё время и до сих пор отмеченного знаком некоего особого расположения массы поклонников Артиста (да, именно так, с большой буквы), сам жанр ослепительных выступлений которого трудно укладывается в традиционные определения.
Попробуем задаться другим вопросом: зачем «Первому» понадобилось вытаскивать Вертинского на первый план общественного внимания, а олигархам изрядно потратиться на превращение его биографии в подобие современного красочного экранного шоу? Неужто забота запечатлеть ярчайшую страницу отечественной культуры ими двигала? Увы, ответ удручающе банален: страсть этих господ, то есть записного антисоветчика К. Эрнста, возглавляющего телеканал, и команды близких к нему денежных мешков, к искажению исторических реалий для насаждения своих убогих идей и извращённых вкусов поистине не знает утоления. Ну как же было пройти мимо такого благодарного вроде бы для них материала, как возвращение звезды белой эмиграции, баловня роскоши и изысканных удовольствий в мрачный и унылый, по их представлениям, мир послевоенной «совдепии»! Создатели фильма очень старались сделать акцент именно на этом контрапункте. Даже специально ввели в практически документальную фабулу вымышленный персонаж, жертву ГУЛАГа, задающий главному герою убойный, как им кажется, вопрос: «Зачем ты вернулся?»
В том, что всё это оказалось мимо, виноват прежде всего сам Вертинский, реальный Вертинский, всей жизнью своей обнуляющий подобное кинематографическое враньё. «И пройдя весь ад судьбы превратной, растеряв начала и концы, мы стучимся к Родине обратно, нищие и блудные отцы!» — это ведь его болью и слезами пропитанные слова. О чём тут спрашивать?
Пятнадцать лет (1943—1957 гг.), прожитые Артистом на столь трудно им обретённой Советской Родине, были для него поистине счастливыми, полными творческого труда (в год сто — сто пятьдесят концертов) и семейных радостей. Однако на показ этого самого светлого периода жизни Александра Николаевича у авторов фильма, что называется, плёнки не хватило. Так пусть же о нём напомнит нашему читателю сам Вертинский.
Пред ликом Родины
Мне в этой жизни
очень мало надо,
И те года, что мне
осталось жить,
Я бы хотел задумчивой
лампадой
Пред ликом Родины
торжественно светить.
Пусть огонёк мой
еле освещает
Её лицо бессмертной красоты,
Но он горит, он радостно
сияет
И в мировую ночь свой
бледный луч роняет,
Смягчая нежно-строгие
черты.
О Родина моя,
в своей простой шинели,
В пудовых сапогах,
сынов своих любя,
Ты поднялась сквозь бури
и метели,
Спасая мир, не веривший
в тебя!
И ты спасла их. На века.
Навеки.
С Востока хлынул свет! Опять идут к звезде
Замученные горем человеки,
Опять в слезах поклонятся
тебе!
И будет мне великою наградой
И радостно и драгоценно
знать,
Что в эти дни тишайшею
лампадой
Я мог пред ликом Родины
сиять.
1946. Москва.
Птицы певчие
Мы — птицы певчие.
Поём мы как умеем,
Сегодня — хорошо,
а завтра — кое-как.
Но всё, что с песнями
на Родине мы сеем,
На ней произрастает
в хлебный злак!
Без песни жить нельзя.
Она нужнее хлеба.
Она в сердцах людей,
как птица, гнёзда вьёт,
И с нею легче труд,
и голубее небо,
И только с песней жизнь
идёт вперёд.
Нас, старых, мудрых птиц,
осталось очень мало,
У нас нет голосов,
порой нет нужных слов,
Притом война, конечно,
распугала
Обидчивых и нежных
соловьёв.
А мы… А мы поём!
Дыханье нам не спёрло,
От Родины своей нам
незачем лететь.
Во всё бесхитростное
наше птичье горло
Мы будем радостно,
мы будем звонко петь!
Мы — птицы русские.
Мы петь не можем в клетке,
И не о чем нам петь
в чужом краю.
Зато свои родные пятилетки
Мы будем петь,
как молодость свою!
1946. Москва.
Из «Ворчливой песенки»
Тяжело таким, как я,
«отсталым папам»:
Подрастают дочки и сынки,
И уже нас прибирают
к лапам
Эти юные большевики!..
Их послушать —
так они «большие»,
Могут целым миром
управлять!
Впрочем, замыслы у них такие,
Что, конечно, трудно
возражать.
Ну и надо, в общем,
соглашаться,
Отходить в сторонку
и молчать,
Как-то с этим возрастом
считаться,
Как-то этих «младших»
уважать.
И боюсь я, что придётся
«папам»
Уступить насиженный
престол,
Всё отдать бесцеремонным
лапам
И пойти учиться…
в комсомол!
1955. Москва.
«Я вернулся на родину в 1943 году, и в первый же год моего возвращения зарубежная пресса писала, что меня «расстреляли на первой же пограничной станции». Через год-два я был «замучен в застенках ГПУ». Ещё через год оказалось, что я жив, но голодаю и «торгую газетами около Моссовета»… Недавно в Донбассе я пел под землёй для шахтёров во время обеденного перерыва. Они подарили мне шахтёрскую лампочку с выгравированной на серебряной дощечке тёплой и дружеской надписью. Я ею очень горжусь… Живу в Москве, на улице Горького, в самом центре… Концерты мои переполнены до отказа. На днях буду напевать новые пластинки. Даже постареть некогда!» — таким восклицательным знаком завершает Вертинский свою автобиографическую повесть «Дорогой длинною…», выпущенную в 1990 году издательством «Правда». Но Эрнст и Ко предпочли об этом умолчать.